Авторы:
Елена Пономарева, доктор политических наук, профессор, факультет политологии МГИМО (У) МИД России;
Любовь Шишелина, доктор исторических наук, профессор, Институт Европы Российской академии наук.
Общая редакция:
Оксана Гаман-Голутвина, доктор политических наук, профессор, заведующая кафедрой, факультет политологии МГИМО (У) МИД России, президент Российской ассоциации политической науки.
Аналитический доклад подготовлен российскими учеными-политологами по инициативе Российской ассоциации политической науки. Он не является отражением официальной позиции Российской Федерации, а также государственных учреждений, в которых работают авторы. Доклад адресован политикам, ученым, журналистам. Российская ассоциация политической науки — общероссийская общественная организация, объединяющая в своих рядах профессионалов-политологов из различных регионов Российской Федерации. Cоздана в 1955 году, включает около 1000 профильных специалистов из различных регионов РФ, располагает почти 60 региональными отделениями, входит в Международную ассоциацию политической науки (IPSA).
Введение
События на Украине 2013-2014 гг. стали крупнейшим на евразийском пространстве геополитическим кризисом с начала нового столетия, который привел к коллапсу украинской государственности, чреватую экономической катастрофой и территориальным распадом. Эта, без преувеличений, трагическая ситуация запустила процесс пересмотра всей системы международных отношений – диалог России, ЕС и США на прежних условиях отныне стал невозможным.
Одной из значимых причин кризиса стала европейская инициатива соседства «Восточное партнерство», направленная на шесть республик бывшего СССР – Белоруссию, Украину, Молдову, Грузию, Армению и Азербайджан. Конфликтогенное наполнение, которое получила данная программа (ее венцом стал Вильнюсский саммит в ноябре 2013 г.), обострило системные противоречия постсоветского периода развития Украины, в итоге переросшие в масштабное противостояние между Россией с одной стороны и ЕС, США – с другой. Будущее Украины перестало быть собственно украинским делом, превратившись, скорее, в повод, контекст для глобального переустройства геополитической системы координат.
В этом отношении особый интерес для анализа представляет изучение триггера, инициировавшего столь масштабные международные потрясения – программа «Восточное партнерство», ее содержание и идеи, заложенные в основу, а также ключевые драйверы и возможное будущее. Изначально программа была лишь одним из направлений общей Европейской политики соседства (ЕПС). Данная политика после масштабного расширения ЕС в 2004 г. предлагала привилегированный характер отношений Европейского союза с новыми соседями, который, по сути, не имел четких очертаний. Формально этот характер отношений был основан на распространении европейских законодательных нормативов в экономической и политической сфере, но не гарантировал предоставления странам-соседям перспективы присоединения к ЕС на основе полноправного членства. Программа «Восточное партнерство» с момента своего запуска была направлена на наращивание ЕС своего экономического, политического и культурного влияния в странах восточного приграничья. Данная программа основывалась на представлении европейских стран о довольно успешном опыте расширения европейской интеграции на страны Средиземноморья, а также восточноевропейские страны бывшего социалистического лагеря.
Одними из основополагающих принципов, на которых базировался этот формат соседства, стали принципы нормативности и кондициональности.
Нормативность определялась развитием ЕС как сообщества, сила которого заключается в установлении правовых стандартов, и предполагала высокую степень гармонизации национального законодательства страны-соседа с правом ЕС. Кроме того, получение соседями ЕС выгод от сотрудничества напрямую увязывалось с признанием этими государствами таких европейских ценностей, как эффективное и демократическое управление, верховенство закона, демократия и права человека, принципы рыночной экономики и устойчивое развитие. Эти механизмы должны были стать приводными ремнями в двигателе «Восточного партнерства», с помощью которого шесть постсоветских стран планировалось модернизировать по европейскому образцу и усилить в них влияние ЕС. Однако эти механизмы так и остались на бумаге.
Окончательно скомпрометированы данные принципы были самими европейскими политиками во время продолжительных переговоров об ассоциации Украины с ЕС.
В качестве самого главного, принципиального условия подписания ассоциативного соглашения с Украиной ЕС выдвигал либерализацию правовой системы страны и освобождение Юлии Тимошенко, заключение которой позиционировалось как символ несоответствия украинских правовых практик высоким европейским нормам. Однако когда стало очевидно, что президент Украины Виктор Янукович, от которого напрямую зависело решение по «вопросу Тимошенко», не намерен освобождать оппозиционерку ради ассоциации с ЕС, европейские лидеры отказались от своих принципиальных условий, призвав украинского коллегу на Вильнюсском саммите подписать Соглашение об ассоциации с ЕС вообще без выполненной какой-либо «домашней работы».
Европа, по сути, расписалась в отсутствии в программе «Восточного партнерства» каких-либо недекларативных механизмов модернизации постсоветских республик, собственными же руками продемонстрировав ее содержание и идеологию, неприемлемые с точки зрения значимых интересов Российской Федерации на постсоветском пространстве.
Очевидной стала геополитическая сущность европейской инициативы, на которую изначально указывало политико-экспертное сообщество России. Изначально настороженное отношение к европейской инициативе со стороны Москвы было связано с тем, что при создании «Восточного партнерства» Польша и Швеция фактически искусственно сделали Россию «третьей» страной по отношению к этой программе, а значит — и к самим постсоветским ее участницам. И фиаско Вильнюсского саммита эту настороженность в полной мере подтвердил. По мере реализации программы набирал силу ее конфликтогенный потенциал, проявляющийся, в частности, в намеренном (подчас сугубо идеологизированном) противопоставлении интеграционных платформ «Восточного партнерства» и Евразийского союза.
Подобное «исключение» России объясняется стремлением Европейского союза не только активно проецировать влияние в своем восточном приграничье, но и намерением составить на этом направлении пространство, которое будет неблагоприятным для реализации проектов Москвы по экономической и политической интеграции постсоветских стран, то есть будет выполнять роль буфера между Европой и Россией. Здравая мысль о необходимости модернизации, совершенствования социально-экономическойбазы ряда постсоветских стран, выдвинутая в ХХI в., была облечена в архаичную форму, словно скалькированную из времен «холодной войны» ХХ в. Это не могло содействовать укреплению доверия между Россией и Евросоюзом, порождая со стороны Москвы все новые претензии как к отдельным драйверам восточноевропейской политики ЕС, так и к самой идейной основе этой политики. Как отмечает министр иностранных дел Сергей Лавров, «евросоюзовская программа “Восточное партнерство” с самого начала вопреки нашим предупреждениям и предостережениям развивалась келейно и стало ясно, что она была задумана на основе логики игр с нулевым результатом, как инструмент противодействия интеграционным процессам с участием России» [1].
Главной составляющей этой политики является создание зон углубленной и всеохватывающей свободной торговли между ЕС и странами–участницами «Восточного партнерства», которые входят в противоречие с планами по созданию евразийского Таможенного союза, реализуемого с участием России и других постсоветских государств. Показателен в данном случае также недавний пример: выбор Киева между Таможенным союзом и ЗУВСТ с ЕС. Вхождение Украины в европейскую зону свободной торговли было не просто невыгодно национальному производству, оно угрожало в целом экономической безопасности страны. Этот факт стал очевиден после того, как от подписания экономической части ассоциации с ЕС отказался не только президент Янукович со своим окружением, но и новое «майданное» правительство Яценюка, которое пришло к власти с лозунгами проведения форсированной евроинтеграции.
«Буферную» составляющую «Восточного партнерства» укрепляет энергетическая и миграционная политика, заложенная в программу. Реализация проектов «энергетической» платформы «Восточного партнерства» предусматривает дезинтеграцию стран-участниц программы с Россией, что вполне может подорвать национальные бюджеты нескольких стран–участниц «ВП» и фактически вычеркнет их из энергетических карт Европы.
Меры же по обустройству границ стран-участниц «Восточного партнерства» могут не только и не столько облегчить визовый режим этих государств с ЕС, сколько осложнить доступ на территорию друг друга для граждан постсоветских государств, и таким образом превратиться в своего рода разновидность нового визового «железного занавеса».
Дальше всего по пути «буферного» государства «Восточного партнерства» продвинулась главная фокусная страна программы – Украина. В итоге украинская государственность, до этого не первый год находившаяся в состоянии турбулентности, оказалась в жесточайшем за все 23 года постсоветского развития кризисе. Европа же накануне выборов в мае 2014 г. в Европарламент и последующего формирования нового состава Еврокомиссиииз-за украинского вопроса оказалась втянутой в полномасштабное противостояние с Россией. Демонстративно игнорируемая, вытесняемая с постсоветского пространства Россия воспротивилась навязываемой Соединенными Штатами игре с нулевой суммой, резко подняв ставки. В результате уже вся Европа оказалась перед выбором: жертвовать ли своими экономическими связями с Россией ради дальнейшей алогичной поддержки нелегитимного «майданного» правительства в Киеве, которое, как показали события на Юго-Востоке Украины, игнорирует законные интересы миллионов собственных же сограждан лишь на том основании, что стояние на «евромайдане» для них не стало высшей ценностью. Конфликтная, русофобская (во многом благодаря персонально президенту Литвы Д.Грибаускайте, которая использовала председательство в ЕС для собственной президентской пиар-кампании) реализация программы «Восточное партнерство» с акцентом на геополитические устремления оказалась невыгодной в первую очередь самой Европе. Следующий саммит «Восточного партнерства» пройдет в 2015 г. в Риге.
Украинский кризис, вызванный неудачной реализацией программы «Восточное партнерство», во многом лишает перспектив и саму программу. Постепенное осознание этого Европой продемонстрировал саммит 24-25 апреля в Праге по случаю пятилетия «Восточного партнерства», уничижительно прозванный «саммитом категории Б» из-за невнимания к нему еврограндов. Чехия, как один из лидеров Вишеградской четверки, открыто заговорила о необходимости трансформации «Восточного партнерства», которое в Праге считают де-факто уже «мертвым проектом».
Цель данного исследования — определить возможности и ограничения Латвии во время председательства в Европейском союзе в 2015 г. по влиянию на развитие политической ситуации в Европе посредством реализации программы «Восточное партнерство».
Для достижения этой цели необходимо:
— оценить состояние программы «Восточное партнерство» после Вильнюсского саммита 2013 г.;
— выявить внутренние и внешние факторы, влияющие в наибольшей степени на развитие «Восточного партнерства», и возможные пути развития программы;
— охарактеризовать взаимовлияние между реализацией программы «Восточное партнерство» и сегодняшними отношениями Россия-ЕС на глобальном, макрорегиональном и локально-страновом уровнях;
— определить возможности и ограничения Латвии по развитию программы «Восточное партнерство» во время своего председательства в Совете ЕС в первой половине 2015 г. и спрогнозировать возможные сценарии эволюции политической обстановки в Европе в зависимости от вариантов переформатирования европейской программы.
В качестве главного метода по достижению данной цели был выбран сценарный метод анализа политической ситуации, который позволяет установить логическую последовательность событий с целью показать, как, исходя из существующей ситуации, может шаг за шагом развертываться будущее состояние объекта исследования.
При этом следует учитывать, что политический объект вписан в определенный ситуационный («по горизонтали») и процессуальный («по вертикали») контекст. В связи с этим в качестве изначального объекта исследования рассмотрена политическая ситуация в Европе, которая сложилась по итогам Вильнюсского саммита «Восточного партнерства» и представлены сценарии дальнейшего развития поискового характера. Поисковый сценарий описывает, исходя из существующей ситуации, состояние системы и доминирующие тенденции ее трансформации, последовательность событий, логически приводящих к возможному будущему состоянию системы.
Нормативный сценарий отличается от обычного плана тем, что сценарий показывает не только последовательность действий заинтересованной стороны, но также сопутствующие этим действиям трансформации политической ситуации в целом, реакции других субъектов, а в некоторых случаях и колебания фоновых показателей. В соответствии с этим в исследовании развитие программы «Восточное партнерство» рассматривается неразрывно с влиянием этого процесса на политическую ситуацию как отдельно в Латвии, так и в Европе в целом.
Программа «Восточное партнерство»: глобальный имакрорегиональный контексты
Всовременных условиях борьба за власть, информацию и ресурсы сопровождается все возрастающей турбулентностью на глобальном и региональном уровнях. США, ЕС, Россия, будучи ключевыми игроками на мирополитической сцене, естественным образом оказываются включенными в это противостояние. При этом геополитическая реальность ХХI века такова: глобальную повестку дня невозможно ни сформулировать, ни реализовать «за спиной» России, без учета ее интересов [2]. От осознания этого зависит как развитие мировой политики в целом, так и различного рода региональных инициатив, в том числе и «Восточного партнерства».
Перед Латвией, которой предстоит в 2015 г. председательство в ЕС и проведение саммита «ВП», стоит сложная задача. Во-первых, украинский кризис, в значительной степени порожденный политикой Запада – об этом, в частности, заявил хорошо знающий политическую «кухню» экс-президент Чехии В. Клаус: «Не Россия и не Путин были причиной того, что вспыхнуло на киевском Майдане. Ситуацию перевернула Западная Европа и США» [3] – привел к необратимым геополитическим последствиям. В результате то, что произошло на фоне украинских событий, перефразируя Ф. Броделя, можно назвать пересдачей карт Истории: «крымская весна» стала не только закономерной и обоснованной реакцией на деструкцию Украины как способ переформатирования сфер влияния и ресурсов, но и дала новое дыхание инициированной Россией евразийской интеграции, изменила мир в целом.
Во-вторых, события на Украине, приведшие к фактическому распаду страны, реанимировали фобии и менталитет «холодной войны», усилили конфронтационность в системе международных отношений. В-третьих, произошла легализация, легитимация и институционализация неонацистских структур, против чего резко выступала и выступает Россия. В частности, впервые после Второй мировой войны на пост президента баллотируется лидер неонацистской организации.
И наконец, последнее по перечислению, но не по значению – это бесперспективность проектов, основанных на логике «игры с нулевым результатом», как инструмента противодействия интеграционным процессам с участием России [4]. Такого рода проекты, основанные на концепциях «однополярного мира» и «глобального управления», безвозвратно устарели. В этой связи «Восточное партнерство» следует рассматривать, с одной стороны, как инициативу «малых наций», стремящихся «включиться в наднациональные структуры имперского размера» [5]. С другой – как попытку реализации конструкта «супранационального» [6], зонтичного или сетевого мира, формирующего «союзы по обеспечению обороны и безопасности, торговые и экономические соглашения и зоны языка и общения» [7].
В современной науке существует несколько подходов к пониманию проблемы управления таким «инфранациональным» (Э. Хобсбаум) сообществом, нивелирующим, «размывающим» (М.В. Ильин) категорию суверенитета национальных государств. Самыми востребованными среди истеблишмента западных стран являются концепции однополярного мира и глобального доминирования.
Модель однополярного доминирования основана на концепции равновесия сил, которая была разработана школой политического реализма, а также восходящая к теории «гегемонистической (гегемональной) стабильности» [8]. Основным положением этой модели является тезис о полном превосходстве Соединенных Штатов и их союзников над своими потенциальными противниками во всех компонентах силы – экономическом, военном, технологическом, причем как в количественном, так и в качественном отношении [9].
По логике сторонников этой модели, ситуация превосходства Запада способствует поддержанию мира в глобальном масштабе. Причем, подобный тип миропорядка как «жесткой иерархической структуры», возникший, по меткому выражению Т. Фридмана, в результате «дарвинистской борьбы за лидерство в процессе глобализации» [10], может продержаться довольно длительное время – около 40 лет [11]. Определяющая роль в обеспечении стабильного воспроизведения такого мирового порядка отводится США. Как отмечал Зб. Бжезинский, «американское могущество является сегодня высшей гарантией глобальной стабильности» [12]. Однополярная «стабильность» достигается еще и тем, что большинству стран выгодно проводить двойную политику: «тесно сотрудничать с Вашингтоном и в то же самое время разглагольствовать о необходимости создания противовеса» [13].
Согласно Р. Гилпину, гегемонистская стабильность устанавливается при наличии пяти условий:
— государство-гегемон должно значительно превосходить все остальные государства в системе по экономическим и военно-стратегическим показателям;
— гегемоном должно быть либеральное государство, потому что только либеральное государство стремится к гегемонии, авторитарные государства предпочитают империализм, и только либеральные государства готовы создавать открытый и либеральный мировой порядок;
— среди великих держав должно существовать хотя бы рудиментарное согласие с властью гегемона;
— гегемон должен быть дальновидным и создавать международные режимы, необходимые для обеспечения глобального благополучия;
— гегемон должен быть готов приносить в жертву свои краткосрочные интересы ради долгосрочного благополучия всей системы международных отношений. Главная функция гегемона – решение проблемы долгосрочных коллективных действий в анархичной системе международных отношений [14].
Приверженцы этой концепции полагают, что злоупотребления властью при гегемонистской стабильности носят ограниченный характер, поэтому даже если либеральное государство «скатывается к злоупотреблениям, это не страшно», т.к. «гегемоны не в состоянии долгое время обеспечивать свое лидерство в системе, их ресурсы истощаются, и тогда система эволюционирует либо в сторону формирования механизмов коалиционной гегемонии (плюралистическая однополярность), либо трансформируется в модель «следования за лидером» [15], которая обеспечивается преимущественно «мягкой силой» (Дж.С. Най) бывшего гегемона.
Здесь необходимо отметить значение разрабатываемой с 2004 г. Дж.С. Наем и частично реализуемой ЕС и США стратегии «умной силы». В новых исторических условиях сохранение влияния и господства требует применения «умной силы», сочетающей полный набор инструментария «твердой силы для понуждения и возмездия с мягкой силой в виде убеждения и притяжения» [16].
В США несколько лет назад в Центре стратегических и международных исследований была создана Комиссия по «умной силе» (УС), которая пришла к выводу о том, что Штатам следует отойти от экспорта страха к поощрению оптимизма и надежды. При этом УС – это не просто «удвоенная мягкая сила». Речь идет о способности соединять «твердую» и «мягкую» силы в эффективную стратагему, применяемую при различных обстоятельствах. Сложность современного этапа развития мировой политики в том, что в борьбу за влияние, информацию и ресурсы включены не только (а зачастую, даже не столько) государства, сколько наднациональные структуры и ТНК. Сегодня происходит «передача», перераспределение силы с уровня государства на уровень негосударственных, супранациональных игроков [17].
Най подчеркивает, и в этом с ним нельзя не согласиться, что «любые попытки развивать какой-то один показатель силы обречены на провал, потому что сила зависит от человеческих взаимоотношений, которые меняются при разных обстоятельствах» [18]. Иными словами, наличие ресурсов не является гарантией того, что вы всегда получите желаемый результат. Например, военный потенциал НАТО не имеет себе равных в мире, однако нет ни одного вопроса, который бы эта организация решила с однозначной пользой для себя. Именно поэтому «превращение ресурсов в реализуемую силу в смысле достижения желательных результатов требует хорошо разработанного плана действий и опытного руководства» [19]. Это собственно и есть «умная сила».
Конечно, очень важным фактором является возможность и способность влиять на поведение лиц, принимающих решения (ЛПР). Д. Эйзенхауэр обозначил это как побуждение делать что-то «не только потому, что вы говорите им, что так надо сделать, а потому, что они инстинктивно хотят это сделать для вас» [20]. Однако реализация такой политики приносит желаемые результаты лишь в случае формирования приоритетов ЛПР в русле интересов страны-проводника УС. Таким образом, применение силы заключается в формировании как ценностей и приоритетов конкретных людей, так и в изменении ситуации, в которой они вынуждены менять стратегию.
Принципиальным дополнением к подходам реалистов в вопросах глобального управления являются теории социального конструктивизма. Так, М. Финнемор выделяет три ключевые фундаментальные нормы в существующей системе международных отношений, которые постепенно становятся частью поведенческой стратегии государств. Это бюрократический принцип реализации власти; рыночный принцип управления хозяйственной жизнью и принцип юридического равенства людей, который проявляется в формальном электоральном эгалитаризме в демократиях и уважении прав человека [21]. Все эти принципы реализованы в институтах и программах ЕС.
А. Вендт, оттолкнувшись от концепций Э. Гидденса, ключевое значение придает роли насилия в нормативной системе международных отношений и утверждает, что «все отношения в мировой политике должны быть конгруэнтны сложившимся отношениям насилия, иначе они отторгаются системой» [22]. Кроме того, не следует забывать, что для конструктивистов форма и содержание глобального управления в значительной степени определяется доминирующей в мире идеологией. В качестве таковой интегральным Западом признан неолиберализм, а основной стратегией управления – «правительственность» (governmentality), как концепция, вырастающая из трудов М. Фуко.
Под «правительственностью» философ понимал, во-первых, «комплекс учреждений, процедур, исследований и анализов, расчетов и тактик, позволяющих претворять в жизнь очень специфическую, хотя и сложную форму власти, основной целью которой является население, основной формой знания – политическая экономия, а преимущественным техническим инструментом – аппараты безопасности».Во-вторых – «тенденцию, силовую линию, которая на всем Западе уже издавна непрестанно вела к преобладанию типа власти, который можно назвать «управлением» всеми остальными: суверенитетом и дисциплиной; а это способствовало, с одной стороны, развитию целого ряда особых правительственных аппаратов, а с другой – развитию целого ряда знаний [23]. Собственно именно это мы и наблюдаем в деятельности разного рода институтов и программ ЕС. При этом источниками власти в глобальной правительственности являются не только и не столько правительства, сколько негосударственные и надгосударственные субъекты [24]. В результате категории суверенитет и национальные интересы утрачены, их место заняли интересы наднациональной бюрократии.
Дополняет реализуемые Евросоюзом и США принципы глобального мировидения концепция Р. Эшли, работы которого ознаменовали проникновение постмодернизма не только в теорию международных отношений, но и в практическую политику. Согласно аналитику, международное сообщество следует рассматривать одновременно в четырех аспектах:
(1)как объект, место и продукт бесконечной борьбы, завоеваний и перемещений множества исторических сил;
(2)как место, где власть и господство утвердились в нормализированной форме;
(3)как поле практики, на котором появляются специфические субъекты, добиваются признания и действуют;
(4) как совокупность технологий, стратегий и ритуалов, с помощью которых практика дисциплинируется, сопротивление подавляется, появляются «зоны тишины», гарантируются границы практики, субъекты легитимируются, порядок нормализуется и господство насильственно проецируется на остальной мир [25].
Вот почему «международное сообщество отнюдь не означает ограничения насилия с помощью кодов, правил, прецедентов и процедур – оно объект политики силы и модальности, с помощью которой свершается насилие, а господство укрепляется» [26]. Таким образом, Р. Эшли, перебросив мост между геополитикой политического реализма и постмодернистской методологией, опираясь, главным образом, на постструктурализм Фуко, стал не только значимой фигурой в научном сообществе, но и в сфере политике, став одним из концептуалистов глобального управления и расширения евроатлантистских институтов.
Среди концептуалистов современной политики интегрального Запада следует назвать высокопоставленного британского дипломата автора бестселлера Р. Купера. Все государства мира он разделяет на премодерные, модерные и постмодерные. Согласно Куперу, главный вызов для постмодернистского мира состоит в том, чтобы привыкнуть к мысли о двойных стандартах. «Общаясь между собой, мы опираемся на базис законов и понятий безопасности на основе открытого сотрудничества. Но когда мы имеем дела с государствами старомодного типа за пределами постмодернистского европейского континента, нам необходимо возвращаться к использованию грубых методов предшествующей эпохи – к силе, упреждающим ударам, обману, т.е. к арсеналу, необходимому для общения с теми, кто все еще находится в мире ХIХ века, когда каждое государство стояло само за себя» [27].
Сторонники концепции однополюсного мира, фиксируя победу США и их доминирование в первые годы после «холодной войны», допускали серьезные ошибки, которые существенно искажали реальную картину мира и не могли не сказаться на политической и экономической стратегии Запада [28].
Кризис института глобального лидерства нашел свое отражение в концепции полицентричного мира, или как его понимает ряд американских аналитиков, «антигегемонистского» [29], предполагает участие в управлении не только государств и межгосударственных образований, но и других акторов. Многие ученые указывают на важность вовлечения различных субъектов в регулирование международных отношений. Функционалисты одними из первых обратили внимание на то, что сотрудничество может вести к политическим изменениям и в итоге – к созданию полифункционального мирового сообщества [30].
Согласно модели полицентричности или многополярности (в ее классическом понимании), международные отношения все более тяготеют к плюрализации, сопровождающейся появлением и укреплением новых игроков на мировой арене. Плюрализация международных отношений косвенно свидетельствует об уравновешивании их совокупных возможностей [31]. Данный процесс оказывает непосредственное влияние на становление новых центров мировой политики (Россия как лидер Евразийского союза, Китай, Индия и др.).
В последние годы наметился вектор «ребалансировки», т.е. возврата в новых условиях к многополюсной конфигурации мира, к балансу сил, дававших миру устойчивость. Как отмечают французские исследователи, «многополюсность предполагает не только более справедливое международное распределение богатства, но и потрясение основ политических отношений» [32].
Международные институты, являющиеся инструментами однополярного мира, будучи проводниками интересов Запада, прежде всего такие, как Международный валютный фонд, Всемирный банк, «Большая семерка», Европейская комиссия, Европейский банк, НАТО, ведущие рейтинговые агентства и ТНК, вынуждены уже сейчас трансформироваться в условиях нарождения новых «активных субъектов» (Ф. Перру).
Фактически однополярный мир оказался обречен действиями своего лидера – США – и его союзников, их стремлением по навязыванию своих ценностей, по бескомпромиссному и жесткому, а порой жестокому (Балканы, Афганистан, Ирак, Ливия, Сирия, а теперь – и Украина, хаос на которой стал «венцом» программы «Восточное партнерство») продвижению своих интересов, что, в конце концов, приводит к росту напряженности, конфликтности, деструкции, хаосу, причем, выходящему из-под контроля его организаторов.
Многополярность же наоборот формирует консенсусность мировой политики. Наличие нескольких центров силы, сопоставимых по «интегральной мощи» [33], позволяет совмещать различные модели развития, а не ломать мир исключительно по западной матрице.
Изменить существующее положение вещей может лишь тесное сотрудничество ЕС и Запада в целом с Россией на основе понимания и учета интересов нашей страны, готовности признать за ней, как и за другими участниками международных отношений право на альтернативные западным проекты и модели развития. В противном случае сложно прогнозировать успешное развитие всего евразийского континента.
Конечно, с предложениями России согласиться сложно: интересы и менталитет «сдерживания» не позволяют. Ведь Россия предлагает и уже реализует именно то, что может разрушить мировое господство Запада – модель евразийской интеграции, «модель мощного наднационального объединения, способного стать одним из полюсов современного мира и при этом играть роль эффективной «связки» между Европой и динамичным Азиатско-Тихоокеанским регионом» [34].
Этот проект означает конец гегемонии США, которые на протяжении последнего 20-летия рассматривали Евразию как жизненно важный центр своего экономического развития и растущего политического влияния.
Украинский пример показал, что в Белом доме продолжают видеть мир разделенным на сферы влияния, ведя речь даже не о национальных интересах, но о личных выгодах корпораций и кланов. Несмотря на зашоренность такой позиции оппонентов, Россия продолжает настаивать на том, что безопасное будущее возможно лишь в тесном сотрудничестве со всеми участниками политического процесса, на основе крупных, амбициозных, равноправных и взаимовыгодных проектов и задач, и в том числе на базе сопряжения «европейских и евразийских интеграционных процессов с выходом на создание в перспективе единого экономического и гуманитарного пространства от Атлантики до Тихого океана» [35].
Российская сторона продолжает настаивать на «безальтернативности коллективных действий», успех которых был доказан решениями, достигнутыми в вопросе атомной программы Ирана, сирийского химического оружия, в ходе созыва «Женевы-2». Безальтернативным должно стать и коллективное согласие о необходимости мирного решения по Украине. Если же внешние игроки будут продолжать «опекать», а на самом деле, подстрекать представителей оппозиции на Украине, то такая позиция будет лишь подогревать конфликт, чреватый расколом этого государства.
Именно «Восточное партнерство» во многом послужило развитию такого сценария. Согласно версии Брюсселя, создание в мае 2009 г. программы «ВП» было обусловлено следствиями пятидневной войны 2008 г. и газового конфликта между Россией и Украиной [36]. В реальности стратегия ускорения политического сближения и экономической интеграции между ЕС Армений, Азербайджаном, Беларусью, Грузией, Молдовой и Украиной стала реакцией на усиление международной субъектности России и нацелена на достижение доминирования на пространстве Северной Евразии и подчинения себе политики вышеназванных государств, в том числе в случае необходимости – посредством дестабилизации пространства.
Для анализа того, в каком состоянии находится программа «Восточное партнерство» и каковы ее перспективы, целесообразно взглянуть на этот проект через макрорегиональную призму – сквозь процессы, происходящие в Центральной и Восточной Европе в рамках Вишеградской четверки (В-4). В результате возникает совершено новый ракурс «партнерского» процесса, сопоставимый с общей реструктуризацией постсоветского пространства.
Напомним, что на момент распада социалистических региональных объединений в центре Европы возрождались идеи не только возвращения к довоенным принципам управления экономикой и политикой, но и пространственным объединениям и союзам. На поверхности оказались вопросы территориального и регионального переустройства. Государства, отказавшиеся от ориентации на Москву, искали новые возможности регионального сотрудничества, постоянно варьировавшиеся в членстве и границах (Пентагонале — Гексагонале и т.д.). После 1991 г. Украина и Молдавия неоднократно пытались вписаться в схемы Балканского и Вишеградского взаимодействия либо на правах ассоциированного члена, либо участника.
Украина смогла существенно сблизиться с Вишеградской группой, однако все попытки Юлии Тимошенко подписать с В-4 соглашение о более тесном взаимодействии не были встречены четверкой с энтузиазмом. Их не вдохновляла перспектива видеть в своих рядах государство, превосходящее их по размерам, но отстающее по экономическому развитию и несущее потенциал конфликта с Россией.
Анализ становления Вишеградской четверки с проходящим красной нитью поиском ее пространственной завершенности и параллельный генезис восточной политики ЕС — от соседства к партнерству, — неизбежно наводят на мысль о взаимной обусловленности этих процессов. По нашему убеждению, взаимодействие двух соседних регионов отражает тенденцию, которая станет вполне очевидной с разрешением ситуации вокруг Украины (и как «довесок» — Молдавии). Эта тенденция наметилась после саммита 2000 г. в Ницце, когда ЕС определился с расширением на Восток и своими границами, и закрепилась 10 лет назад, когда в декабре 2003 г. Европейский союз принял соответствующую своему новому расширенному ареалу и новому видению проблем безопасности «Европейскую Стратегию безопасности», выделив в отдельный раздел «Европейскую политику соседства» (ЕПС) [37].
Конкретной задачей ЕПС, напомним, являлось «не допустить появления разделительных линий между новыми членами ЕС и их соседями», а также «перенести преимущества расширения, такие как мир, стабильность и процветание на территорию соседних государств». [38] В контурах этой политики, учитывая историко-региональный аспект, можно угадать некую завершенность, которой пока не имеет, но к которой неуклонно стремится Вишеградская Европа. К тому же все пики активности в программе «Восточного партнерства», так или иначе, связаны со странами, вступившими в ЕС после 1 мая 2004 года. Оно и понятно: каждая страна, заступающая на пост председателя Совета ЕС, должна предложить Евросоюзу свою программу действий. Как в свое время Финляндия предложила программу «Северное измерение», а датчане и шведы – Балтийскую стратегию, так вполне естественным и для стран Центральной Европы было предложить либо «восточную стратегию», либо дунайскую, либо черноморско-средиземноморскую. Естественно, что странам Вишеградской Европы ближе именно «восточная» стратегия, распространяющаяся на ее непосредственных соседей.
Изначально, 10 лет назад, за фасадом ЕПС более четко просматривались интересы расширяющегося ЕС, озабоченного проблемами безопасности в новых условиях. На восточном направлении Германия стремилась к симметрии со средиземноморским флангом Франции. Главный акцент политики соседства возлагался на приграничное сотрудничество, на так называемую готовность соседних стран «разделить с вновь принятыми государствами ценности ЕС»: либерализацию торговли, интенсификацию контактов в области науки, культуры, образования, усиления заботы о правах человека, об экологии, решение проблем энергетики и т.п. Кураторы ЕПС из числа западных стран понимали, что чем дальше на восток, тем сложнее становятся задачи конвергенции, поэтому подходили к вопросу чрезвычайно осторожно.
Предстояло иметь дело не с 1,5-миллионной Эстонией или 3,5-миллионной Литвой (сейчас население этих стран существенно уменьшилось), а с 45-миллионной Украиной, превышавшей по масштабам столь проблемную для ЕС Польшу, а по политической сложности превосходящей ее многократно. На эти цели, названные «формированием дружеского окружения», были брошены ресурсы TACIS, PHARE, ISPA, SAPARD, CARDS и новых программ, созданных под очень конкретные цели. Уже тогда было понятно, что речь шла о намерении ЕС начать работу по ассиметричной конвергенции государств – потенциальных членов промосковской интеграции. Это было совершенно ясно прописано в одном из основных документов ЕПС — Докладе Комиссии по иностранным делам, правам человека, общей политике безопасности и обороны Европарламента под названием «Расширенная Европа – соседство: новые рамки отношений с нашими восточными и южными соседями» от 5 ноября 2003 г. [39]
Наряду с декларацией важности отношений с Украиной вплоть до поддержки ее стремления к интеграции ЕС, в нем заявлялось, что «установление Общего экономического пространства России, Украины, Белоруссии и Казахстана может стать тормозом в развитии отношений Украины с Евросоюзом».
Поэтому-де и следует поддерживать создание на Украине независимого демократического, открытого общества, «которое только одно и легитимно избрать направление ориентации этой страны».
Не получив большого результата от Европейской политики соседства на ее первом этапе, который завершался в 2007 г., в 2008 г. Польша в партнерстве со Швецией решила, во-первых, напомнить Евросоюзу о программе ЕПС, а во-вторых, предложив вариант Восточного партнерства, усилить в ней собственное влияние.
Бывшие социалистические страны Европы в разной степени вносили свою лепту в становление этой программы. Например, проблема развития восточного направления политики соседства значительно актуализировалась во время председательства в Совете ЕС Словении – первой постсоциалистической страны, получившей в свои руки внутриевропейское управление в первой половине 2008 г. Одной из задач Любляны было (в соответствии с традициями ЕС) предложить новое направление его внешней региональной политики. Тогда президентом Словении было, в частности, открыто заявлено о необходимости прояснения европейской перспективы для таких стран как Украина и Молдавия. Тем более что накануне, в 2007 г. в рамках ЕПС с Украиной были начаты переговоры «об усиленном партнерстве».
Однако озабоченные финансовой стороной вопроса немцы восприняли ряд предложений по интенсификации ЕПС как преждевременные,40 хотя и заслуживающие внимания в перспективе. Представители христианско-демократической коалиции в Европарламенте предложили разработать для стран, имевших статус объектов Европейской политики соседства (Украина, Молдавия, Грузия, Армения, Азербайджан и Белоруссия), политику, подобную Средиземноморской программе ЕС.
Европарламент признал также необходимость большей диверсификации взаимоотношений между ЕС и окружающими странами, заполнения законодательных и концептуальных пробелов между политикой расширения и политикой соседства. Было акцентировано стремление ЕС к продвижению в сторону архитектуры концентрических кругов, разработки новых контрактных основ взаимоотношений со странами, остающимися вне процесса расширения.
Ксозданию Восточноевропейского союза с участием Украины, Молдавии, Грузии, Армении и Азербайджана в качестве «третьего пути», среднего между членством и соседством, призвал еще один представитель консервативной коалиции Инго Фридрих. В его видении Восточноевропейский союз мог бы выглядеть как «санитарный кордон», который позволил бы фокусным государствам без особых институциональных усилий продвигаться в течение ближайших 20 лет в направлении большей консолидации с ЕС, не требуя от последнего немедленных заверений в будущем членстве. [41]
Однако в итоге в Европарламенте прошел вариант решения этой проблемы, который предложили 22 мая 2008 г. министры иностранных дел Польши и Швеции — Радослав Сикорский и Карл Бильдт. В их интерпретации конфигурация из пяти бывших республик СССР получила название «Восточное партнерство» (отмечалось, что при улучшении политической ситуации к «ВП» могла бы присоединиться шестая страна — Белоруссия). Так, предложение Польши и Швеции легло в основу новой восточноевропейской стратегии ЕС, а в дальнейшем, особо заинтересованной в ней в силу непосредственного соседства – Вишеградской группы.
Выступая 2 сентября 2008 г. в Брюсселе на пресс-конференции по поводу начинающегося с января 2009 г. председательства Чехии в Совете ЕС, заместитель председателя правительства этой страны Александр Вондра сказал, что в свете последних событий на Кавказе усиление Европейской политики соседства в ее «восточном измерении» станет главной задачей чешского председательства. [42]
Однако во время председательства Чехии, в январе 2009 г., представленная на обсуждение в Парламент программа была остро раскритикована евродепутатами. Программа критиковалась как лишенная амбициозности, конкретного содержания,43 не соответствующая реалиям и т.д. Представитель Великобритании Чарльз Таннок, например, увидел в предложении Польши и Швеции несоответствие реалиям в том, что страны, рассматриваемые в рамках этой программы как регион, — по его мнению — на самом деле таковым себя не считают и желают выстраивать с Евросоюзом исключительно двусторонние отношения. В то же время депутат от Литвы Витаутас Ландсбергис отметил, что программа не обеспечивает главного – защиты стран – объектов этой политики от «посягательств» со стороны России.
Таким образом, уже на начальных этапах весьма остро заявили о себе противоречия в подходах к программе «старых» и «новых европейцев». В итоге главными проводниками этой программы стали немцы и «вишеградцы» — особенно чехи и поляки.
Презентацию новой инициативы ЕС на саммите в Праге 7 мая 2009 г. проигнорировали не только лидеры десяти ведущих западных государств, (среди которых главы Франции, Великобритании, Италии, Испании), но и двух из шести приглашенных государств – Белоруссии и Молдавии. Тем не менее, хозяин саммита, чешский премьер Мирек Тополанек старался всячески подчеркнуть, что данный факт нисколько не умаляет исторического значения этого события.
Между тем, еще накануне саммита между членами ЕС вскрылись серьезные различия в позициях по поводу стратегии Восточного партнерства. Так, устами первых лиц Германии, Франции, Великобритании, Италии и стран Бенилюкса, было сделано предупреждение, что данная формула сотрудничества не сулит странам – объектам членства в Европейском союзе, а может рассматриваться всего лишь как средство поощрения этих стран к сближению их позиций с ЕС. В то же время, Вишеградские страны – Польша, Чехия, Словакия и Венгрия сочли такую позицию неправильной. Разошлись две группировки и в терминологии. В то время как страны «старой Европы» продолжили называть бывшие советские республики «восточными соседями», страны Вишеградской Европы и Прибалтики предпочитали именовать приглашенных на саммит новичков из числа бывших республик СССР «европейскими странами». В некоторой степени спор был разрешен после компромиссного предложения использовать термин «восточные партнеры».
Значимость анонсированного события во многом свелась к обещаниям постепенного прогресса в либерализации визового режима для «восточных партнеров» и дифференцированного подхода к подписанию соглашений об усиленном партнерстве по типу уже имеющегося соглашения с Украиной. На ближайшую перспективу было достигнуто соглашение о том, что лидеры 33-х стран будут встречаться раз в два года, а министры иностранных дел этих стран будут проводить ежегодные многосторонние консультации. Кроме того, планировалось открыть четыре платформы для многостороннего сотрудничества в рамках программы «Восточное партнерство»: демократия и качественное управление; экономическая интеграция и конвергенция на основе секторной политики ЕС; безопасность энергопоставок; контакты между гражданами.
В ходе последующих попыток реализации этой программы происходила неоднократная замена формулировок, за которой стояла задача, не обещая членства в ЕС, максимально поощрить страны-объекты политики к отдалению от промосковской интеграции. Так, на смену термину «План действий» на определенном этапе пришла формулировка «Повестка ассоциации». При этом подчеркивалась необходимость соблюдения как главного условия — «способности ЕС к поглощению новых членов». [44] Карл Бильдт высказал мнение, что «ЕС должен рассчитывать, насколько он открывает дверь для каждой страны-претендента, но не закрывать ее вовсе, так как это было бы исторической ошибкой». [45]
На состоявшемся 4 декабря 2009 года в Киеве саммите Украина – ЕС была принята совместная декларация, в которой были закреплены «Европейские устремления Украины» и приветствовался «Европейский выбор». Также было принят план Ассоциации. В первых же строках соглашения об ассоциации было подчеркнуто вовлечение Украины в акции ЕС по линии Общей политики безопасности и обороны. [46] Далее прописывались мероприятия по модернизации Украины, особенно ее энергетического сектора.
2 марта 2010 года Еврокомиссия приняла решение о выделении 5,7 миллиардов евро на поддержку программ политических и экономических реформ и регионального сотрудничества в 17 государствах, находящихся в сфере Европейской политики соседства и партнерства. Программа была рассчитана на период 2011-2013гг. Украина вошла в число приоритетных объектов этого финансового проекта (470 млн. евро только на 2011 г.). [47]
Характерно, что отношения Евросоюза с Украиной изначально строились по принципу «Либо мы, либо Россия». Уже на старте проекта «Восточное партнерство» ЕС усомнился в готовности новых властей Украины следовать курсу на сближение с Евросоюзом на фоне улучшающихся отношений с Россией. Это потребовало от президента страны Виктора Януковича дополнительных заверений в том, что стабильные хорошие отношения с Россией действуют только во благо неизменному курсу его страны на перспективное членство в Евросоюзе. [48] По сути, это подтвердило полную преемственность в программе «ВП» основных установок программы ЕПС по «перетягиванию» бывших республик СССР в свой интеграционный стан.
Что во всем этом позволяет нам делать выводы о дрейфе политики «Восточного партнерства» в компетенцию Вишеградской группы?
— Утрата интереса к программе «ВП» среди лидеров западных государств после ее первого же саммита в Праге, где наметились расхождения между «старичками» и «новичками» евроинтеграции по вопросу о глубине взаимодействия с восточным соседями.
—Саммиты Восточного партнерства с тех пор проходят исключительно в странах ЦВЕ, а из лидеров западного сообщества постоянным собеседником остается лишь Ангела Меркель, поскольку это как раз «фланг Германии».
—В последнее время именно Вишеградский фонд берет на себя большую долю программ по развитию культурного, образовательного и научного сотрудничества с этими странами.
—Наконец, вокруг В-4 по инициативе Я.Качиньского формируется Карпатская Европа, частью которой являются Западная Украина и Молдавия.
Накануне вильнюсского саммита в В-4, как и в целом в ЕС, не сформировалось единого мнения по вопросу о необходимости подписания ассоциированного соглашения с Украиной. Наиболее решительно намеревались действовать две из четырех Вишеградских стран – Польша и Венгрия, а также бывшие республики СССР – Латвия и Литва. Чехия, понимая болезненность вопроса для России, совершенно не желала осложнять свои продвинутые экономические отношения с нашей страной. Решимости Польши и Венгрии, можно предположить, способствовали скрытые за ничего не значащими фразами типа («вызовы», «ценности» и т.п.) надежды на решение более сложных задач, уходящих в историю региональных территориальных проблем.
Какое отношение вызвали в странах Вишеградской Европы события на Украине, произошедшие после неудачи Вильнюсского саммита?
Прежде всего, следует отметить, что страны Вишеградской группы оказались на передовой украинского конфликта не только в силу географии. Немаловажную роль в их позиции по украинскому вопросу сыграло и то, что, будучи главными разработчиками и проводниками политики Восточного партнерства, ставшей одним из главных катализаторов произошедшего, они оказались причастными к разгоревшемуся на Украине конфликту и тем самым обрекли себя на активное участие в его разрешении. Конечно, это касается в первую очередь Польши, значимая роль которой в неподписанной 30 ноября 2013 г. программе ассоциации Украины с ЕС неоспорима. Венгрия, Словакия и Чехия, несмотря на разную степень заинтересованности в программе «ВП», тем не менее, как члены Вишеградской группы, поддержали польские инициативы и выступили с достаточно решительными совместными заявлениями.
Если говорить о каждой из стран, то можно обнаружить некоторые нюансы, отличающие их позиции. Вслед за Польшей, наиболее активно продвигающей идеи «Восточного партнерства» страной, можно считать и Чехию, поскольку представитель этой страны Штефан Фюле с 2010 г. был наделен ответственностью перед всем ЕС за «Восточное партнерство». Венгрия и Словакия могут в этом плане рассматриваться скорее как солидаризирующиеся стороны.
Официальная Варшава с первых же дней активно поддержала Майдан, а затем проявила высший уровень активности в делах Украины. После срыва подписания Соглашения от 21 февраля польский министр иностранных дел Радослав Сикорский выступил с инициативой созыва чрезвычайных заседаний министров иностранных дел в рамках ЕС и НАТО.
Несмотря на то, что в 2013-2014 году председателем Вишеградской четверки официально является Венгрия, все инициативы по Украине продолжают исходить от Варшавы. Теперь главной целью, как заявил 10 марта на расширенной встрече министров иностранных дел В-4, Латвии, Литвы и Эстонии в Нарве Радослав Сикорский, станет не просто подписание отвергнутого соглашения, но и еще более высокий уровень интеграции.
Таким образом, фактор вишеградского партнерства, членства в ЕС и НАТО служит определенной скрепой в артикулировании официальных позиций Венгрии, Польши, Словакии и Чехии. Тем не менее, прорывающиеся «личные мнения» тех, кто заинтересован в сохранении статус-кво и прагматических отношений с Россией, свидетельствуют о все еще традиционном для этой части Европы духе оппозиционности и критики.
[1] https://www.vz.ru/news/2014/4/11/681602.html
[2] Путин В.В. Россия и Китай: новые горизонты сотрудничества // Жэньминь Жибао. 5 июня 2012. URL: https://www.kremlin.ru/news/15547
[3] Экс-президент Чехии Вацлав Клаус: Запад и США спровоцировали на Украине неразрешимый конфликт. URL: https://vm.ru/news/2014/04/23/eks-prezident-chehii-vatslav-klaus-zapad-i-ssha-sprovotsirovali-na-ukraine-nerazreshimij-konflikt-245612.html
[4] Выступление министра иностранных дел С.В. Лаврова на встрече с представителями российских НПО международной специализации. 11 апреля 2014. URL: https://www.mid.ru/brp_4.nsf/newsline/1F9973CA66EF653E44257CB7003BA7A4
[5] Colomer J.M. Great Empires, Small Nations: The Uncertain Future of the Sovereign State. – L., N.Y.: Routledge, 2007. P.9, Х.
[6] Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. URL: https://aleksandr-kommari.narod.ru/hobsbaum_nacii.html
[7] Colomer J.M. Great Empires, Small Nations…P. 31.
[8] Лебедева М.М. Мировая политика. М.: Аспект Пресс, 2003. С. 318. Также см.: Kindleberger C. The World in Depression, 1929-1939. Berkeley, 1972; Keohane R. International Institutions and State Power. West Press, 1989/ 270 p.; Keohane R. The Theory of Hegemonic Stability and Changes in International Economic Regimes, 1967-1977 // Change in the International System / eds. O. Holsti, A. Gorge. Boulder, CO, 1980; Krasner S. Structural Causes and Regime Consequences: Regimes as Intervening Variables // International Regimes / ed. S. Krasner. N.Y.: Cornell Univ. Press, 1983.
[9] Бжезинский Зб. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. М.: Межд. отн., 1999. 256 с.; Wohlforth W. The Stability of a Unipolar World // International Security. Summer 1999. P. 5-41; Bell C. American Ascendancy // The National Interest. 1999. P. 55-63.
[10] Friedman T. The Lexus and the Olive Tree. L.: Anchor Books, 1999. 490 p.
[11] Bell C. American Ascendancy // The National Interest. 1999. P. 55.
[12] Бжезинский Зб. Выбор. Глобальное господство или глобальное лидерство. М.: Межд. отн., 2005. С. 7.
[13] Wohlforth W. The Stability of a Unipolar World // International Security. Summer 1999. P 37.
[14] Gilpin R. The Political Economy of International Relations. Princeton Univ. Press, 1987. P. 72-73.
[15] Лебедева М.М., Харкевич М.В., Касаткин П.И. Глобальное управление. М.: МГИМО-Университет, 2013. С. 45-46.
[16] Най Дж.С. Будущее власти. М.: АСТ, 2014. С. 18.
[17] Подробнее об этом см. Негосударственные участники мировой политики / под ред. М.М. Лебедевой, М.В. Харкевича. М.: Аспект Пресс, 2013. 208 с.
[18] Най Дж.С. Будущее власти. М.: АСТ, 2014. С. 32.
[19] Най Дж.С. Будущее …. С. 37.
[20] Цит. по Axelrod A. Eisenhower and Leadership. San Francisco: Jossey-Bass, 2006. P. 283.
[21] Finnemore M. National Interests in International Society. Cornell Univ. Press, 1996. P. 131-135.
[22] Wendt A. Social Theory of International Politics. Cambridge Univ. Press, 1999. Цит. по Лебедева М.М., Харкевич М.В., Касаткин П.И. Глобальное управление… С. 51.
[23] Фуко М. Правительственность (идея государственного интереса и его генезис) // Логос. 2003. Т. 39. № 4-5. С. 20. URL: https://www.ruthenia.ru/logos/number/39/01.pdf
[24] Lipschutz R.D., Rowe J.K. Globalization, Governmentality and Global Politics. Regulation for the Rest of Us? Routledge, 2005. P. 13.
[25] Ashley R. The Geopolitics of Geopolitical Space: Toward a Critical Theory of International Relations // Alternatives. Vol.12, № 4. 1987. P.403-434.
[26] Алексеева Т.А. Химеры страны Оз: «культурный поворот» в теории международных отношений // Международные процессы. 2010. Т. 10. № 3. С. 14-15. URL: https://www.intertrends.ru/thirtieth/Alekseeva.pdf
[27] Cooper R. Breaking of Nations: Order and Chaos in the Twenty-First Century. N.Y.: Athlantic Monthly Press, 2003. P. 56-57.
[28] Мегатренды: основные траектории эволюции мирового порядка в ХХI веке / под ред. Т.А. Шаклеиной, А.А. Байкова. М.: Аспект Пресс, 2013. С. 23.
[29] Бжезинский Зб. Выбор. Глобальное господство или глобальное лидерство… С. 14.
[30] Mitrany D., Garnett M. World Unity and the United Nations. L.: National Peace Council Press, 1950.
[31] Waltz K. Globalization and American Power // The National Interest. Spring 2000. P. 55.
[32] От гегемонии Запада к полицентризму // Атлас Le Monde diplomatique. M.: Центр исслед. постиндустр. общ., 2010. С. 10.
[33] Глобальный рейтинг интегральной мощи 100 ведущих стран мира / под ред. А.И. Агеева, Г. Менша, Р. Мэтьюза. М.: МАИБ, 2008. 148 с.
[34] Путин В.В. Новый интеграционный проект для Евразии – будущее, которое рождается сегодня // Известия. 3 окт. 2011.
[35] Там же.
[36] Joint Declaration of the Eastern Partnership Summit. Vilnius. 28-29 Nov. 2013. URL: www.eu2013.lt/en/news/statements/-joint-declaration-of-the-eastern-partnership-summit-vilnius-28-29-november-2013
[37] Secure Europe in a better World. Europe Security Strategy. Brussels, 12 December 2003.
[38] Beyond Enlargement: Commission shifts European Neighbourhood Policy into higher gear IP/04/632 Brussels, 12 May 2004.
[39] Report on ‘Wider Europe — Neighbourhood: A New Framework for Relations with our Eastern and Southern Neighbours’. (COM(2003) 104 — 2003/2018(INI)) Committee on Foreign Affairs, Human Rights, Common Security and Defence Policy. // EUROPEAN PARLIAMENT 1999- 2004 Session document. FINAL A5-0378/2003. 5 November 2003
[40] Так, представитель фракции Народной партии / Христианские демократы от Германии Элмар Брок выступил с предложением об ужесточении критериев способности новых стран к интеграции, т.е. пресловутых четырех «Копенгагенских критериев». Он также призвал к переходу к периоду консолидации в рамках ЕС: «Любое последующее расширение без предшествующей консолидации приведет к многочисленным конфигурациям внутри ЕС». Европа разных скоростей, по его мнению, приведет лишь к неуправляемости внутри ЕС, ослаблению его институтов и международного влияния
[41] Bulletin Quotidien Europe. 21.04.2008.
[42] Bulletin Quotidien Europe № 9731, 3.09.2008.
[43] Депутат от Румынии Адриан Северин обвинил разработчиков в стремлении «продать Евросоюзу пустую коробку в красивой упаковке»
[44] Bulletin Quotidien Europe, № 10028, 27.11.09.
[45] Bulletin Quotidien Europe, № 10028, 27.11.09.
[46] Bulletin Quotidien Europe, № 10035, 8.12.09.
[47] Bulletin Quotidien Europe, № 10089, 3.03.10.
[48] Bulletin Quotidien Europe, № 10199, 25.08.10.
